Друзья, оказывается главы слишком большие, поэтому мне приходится разбивать. В каждом посте - по главе. Во всяком случае, пока они такие длинные. Я уже сейчас и не помню, если честно. Будут меньше, буду пытаться упаковывать в один пост. Извините за неудобства.

Глава 14

— Дамы и господа, наш самолет совершил посадку в международном аэропорту Тенерифе. Температура воздуха — двадцать семь градусов Цельсия. Просьба оставаться на своих местах до полной остановки лайнера. Командир корабля и экипаж желают вам счастливого отдыха!
Я, наверное, задремала все же. Вроде бы только что мы с Зойкой азартно составляли программу нашего отпуска, вырывая друг у друга из рук путеводитель «Марко Поло» и периодически обращаясь за консультациями к Эрику, и времени оставалось еще часа полтора. И вот уже посадка.

Я сладко потянулась. Настроение было просто волшебным. Дети вели себя всю дорогу идеально. Алекс смотрел какие-то мультики, потом достаточно долго спал, затем играл с Эриком в шахматы, с аппетитом кушал, снова играл. Шанталь — кокетка растет! — выпросила у Зойки «Вог» и с самым серьезным видом рассматривала модные коллекции, потом читала какую-то очередную вампирско-готическую сагу. Эрик пытался было подсунуть ей переведенного на английский Толстого, но тут вмешалась Зойка и попросила оставить ребенка в покое хотя бы на время полета. Довольная Шанталь благодарно кивнула и с наслаждением углубилась в мир вампиров и сочувствующих.

Я же провела весь полет в состоянии давного забытого ощущения блаженства. Словно кто-то нажал правильный код — некую комбинацию из четырех букв, — и открылась потайная дверца, до этого завешенная непонятным тряпьем. И никто туда, за эту тряпочку в каморке папы Карло, никогда и не заглядывал. Без надобности было. И так понятно, что ничего там не может быть, кроме старого сверчка. А оказывается, там, за дверью — кукольный театр! Кукла Кейт, кукла Марк. Кукла Эрик. На бэк-вокале — кукла Зойка. Пока еще аккуратно расставленные на полках, зачехленные в целлофан, но скоро, очень скоро начнется представление.

Каким оно будет? Я еще не знаю. И будет ли? Но вот это ощущение начинающегося спектакля, когда зал постепенно заполняется нетерпеливыми зрителями, когда осветители в последний раз выстраивают свет, а звукорежиссер уже занял место за пультом, не покидало меня весь полет. Что-то, что-то будет... Хочу ли я увидеть Марка? Хочу ли я поставить на кон весь наш двенадцатилетний брак с надоевшим, но таким родным Эриком ради того, чтобы еще раз почувствовать теплые руки на своих плечах и ощутить, что меня хотят? Не знаю. Неважно это все. Совсем неважно. Просто, видимо, пришла пора что-то менять.

Я, кажется, поняла! Это неправда, что только у мужчин бывает кризис среднего возраста. У женщин он тоже бывает. Еще как. И тогда они тоже начинают метаться, и нанизывать на нитку будней бусинки непознанных впечатлений, и ловить за хвост уходящую молодость, и доказывать себе снова и снова, что еще не вечер.

И бродят по улицам толпы женщин среднего возраста, чуть-чуть за сорок или около того, которых настиг этот непонятный кризис, блондинок и брюнеток, пухленьких и худеньких, рыженьких красоток или пегих невзрачных мышек. Сидят вечерами по барам в компании таких же неприкаянных подружек, побросав дома опостылевших мужей и крикливых детей. Записываются в школы танцев и на скалолазание, сбиваются в стайки и опустошают совместные с супругами банковские счета, накупая все новые и новые чулочки, лифчики и подвязки.

Вроде и не носили сроду такого, неприлично женщинам солидным и семейным укутывать себя в кружева и обтягивать лайкрой, а поди ж ты... Хочется. Именно сейчас хочется. И фигура вроде уже не та — растяжки на животе, овал лица поплыл и вены на ногах проступают, и впору утягивающие колготки приобретать, а не открытые бюстье из порочной черной тафты, обрамленные по контуру нежной органзой. Но хочется! Потому что именно сегодня, на худой конец завтра, а возможно, и прямо сейчас, здесь вот, в кабаке или в фитнес-студии, подойдет приятный во всех отношениях мужчина и посмотрит так, так... что можно даже поверить. Поверить, что еще не вечер.

Их много, очень много, женщин среднего возраста. Целая армия. У китайцев, кажется, была такая терракотовая армия. Много-много одинаковых маленьких китайцев, все на одно лицо. Вот и мы, женщины среднего возраста, тоже на одно лицо. Базовая комплектация. Сверху стандартная упаковка — сеточки первых морщинок и изрядно нарушенный временем рельеф, а внутри у каждой свое. Своя собственная надежда. Своя собственная попытка «еще разок». Ну хоть разочек... раскрасить эту темно-серую клетку, макнуть кисточку в банку с краской — пусть бирюзовой, или малахитовой, или даже оранжевой и — мощными брызгами на полотно своей уходящей юности...

Я тоже солдат этой миллионной армии. Одна из. Рядовая Лихтман, отряд сорокалетних.
— Кать, ты вставать собираешься, или сразу назад полетим? — Зойка довольно больно ткнула меня в плечо. — Ты вообще ничего не слышишь, что ли? Плаваешь где-то в своих мыслях. Третий раз к тебе обращаюсь.

Я беспомощно оглянулась. Пассажиры толпились в проходе, самые нетерпеливые уже включили мобильные телефоны и посылали смс домой. «Все хорошо. Долетели. Не волнуйтесь». Мне тоже хочется послать смс. Сейчас вот выйду и сразу отправлю. « Марк, не переживай, все нормально. Скучаю. Катя». Вот так вот просто и лаконично, как сообщают только близким родственникам, которым не нужны виньеточки и кружево слов. Которым просто важно услышать, что ты жив и с тобой все хорошо.

— Катя! Кейт! — это уже Эрик. Он давным-давно упаковал в дорожную сумку все детские книжки и игрушки и готов к началу отпуска. Сиреневая водолазка и тонкие хлопчатобумажные брюки. И седая прядь. Родной муж мой Эрик, а ведь я только что собиралась сообщить совершенно чужому мужчине, которого и в лицо-то толком не помню, что мы с тобой прекрасно приземлились, и впереди нас ждут недели умиротворенного семейного отпуска. А ты и не знаешь ничего. Хотя... Оно тебе надо?

Несмотря на битком набитый самолет мы достаточно быстро получили наш багаж. Аэропорт не очень большой и прекрасно знакомый — благо, в прошлом году мы обошли его вдоль и поперек, когда рейс отложили на два часа. Да, собственно, и остров-то весь объехали неоднократно, так что наше с Зойкой составление туристической программы — скорее уступка ей, желающей во что бы то ни стало посмотреть и знаменитый вулкан, и парк попугаев, и погулять по столичному Санта Круз де Тенерифе с его футуристической архитектурой и морем зелени.

И песок, само собой. Зойка мечтала посмотреть на черный песок и требовала составить маршрут поездок таким образом, чтобы мы обязательно посетили вулканические пляжи. А чего его составлять, маршрут этот, если на Тенерифе скорее обычный белый песок считается эксклюзивом. Его специально привозят с соседних островов, чтобы создать для изнеженных европейских туристов естественную среду обитания.

А так весь песок в округе — черный, переливающийся на солнце крупными, как необработанная соль, бугристыми кристаллами. И обжигающий, такой же, как чрево того непокорного вулкана, который и выплюнул целую вечность назад из себя эту крупинчатую пыль, рассыпанную ныне бархатным ковром вдоль всего побережья. Черные барханы на фоне лазурного, в пенистых кудрявых барашках океана и порочно-красные горы вдали — зрелище, заставляющее забыть обо всем. Стоять бы там, на берегу, часами — и ни о чем не думать. Ни об Эрике, ни об армии кризисных женщин, ни о Марке. Только я и океан. Нырнуть бы в эту прозрачную синь, наглотаться воды, ощутить на коже щипучую соль, запутаться в малахитовых водорослях. Только я и этот простор. И не надо людей вокруг. Вообще никого не надо...

Завтра же пойдем на пляж! Вот только доедем, обустроимся и — на океан. Хорошо бы Сафар не опоздал...
Пройдя через крутящиеся двери, мы оказались на улице. Жара упала на плечи сразу, пригнув к земле, не дав опомниться. Даже не жара — влажность, чугунными плитами навалившаяся на наши неподготовленные к резкой смене температуры тела.
Так сгибается крестьянин под тяжестью мешка с картошкой, который надо волочь с поля домой. Вроде и нет уже мочи, а тащить в деревню необходимо. Дома бабка ждет, картошечки молоденькой сейчас наварит, маслицем подсолнечным польет, да с лучком, да с укропчиком, да под стопочку... Вот и тащит, сгорбившись и кряхтя. Потому что надо.

Подмышки мгновенно промокли, по лбу потек пот. Сафар что-то запаздывал. Десять минут, пятнадцать... Маленький Алекс, белокурый мой ласковый мальчишка в ярко-синей бейсболке и смешных темных очках с Микки-Маусом на оправе, заскулил, что ему немедленно нужно купить кока-колы и мороженого.

— Алекс! Негоже пить всякую дрянь там, где растут натуральные фрукты.
— Папа, ну тогда давай купим минералки! — вступилась за брата Шанталь. — Очень пить хочется.
— Нам некогда! Сейчас нас встретит... мамин знакомый, мы поедем домой и по дороге купим свежий апельсиновый сок. Где он есть, кстати, знакомый этот?

Эрик был в своем репертуаре. Разумеется, негоже пить кока-колу. «Доколе» забыл употребить. Рельефнее вышло бы. И воду обычную минеральную тоже негоже. В ней же нет витаминов, которые так необходимы растущему организму. И мамин знакомый, которого никак невозможно назвать по имени, ибо не по чину, что-то задерживается. Не беда, что дети пить хотят. Апельсиновый сок, пробежка по утрам и томик Толстого на ночь — вот краеугольные камни правильного спартанского воспитания.

Скажите спасибо, что Толстого. А мог бы и Пришвина предложить. Там прекрасные описания природы на двадцать страниц. Детям, у которых русский язык не родной — самое то. Как-то он заставлял Шанталь читать по четыре страницы в день и пересказывать своими словами. Девочка моя плакала, но подчинялась. Такой уж у нас дома заведен порядок. Мы воспитываем детей развитых во всех отношениях...

Не дожидаясь скандала, я направилась внутрь аэропорта, чтобы купить детям минералки. Купив воду и сигареты нам с Зойкой, обернулась к окну и увидела чудесную картину. Наши чемоданы грузили в микроавтобус два бронзовых молодых человека. Один чуть покрупнее и пошире в плечах, а другой — меленький, с кривоватыми ногами и мощными короткими руками. Лиц их я издалека не разглядела, но, видимо, это и был Сафар вместе с каким-то своим другом. Командовала погрузкой, разумеется, Зойка, размахивая крыльями-рукавами и зачем-то похлопывая себя по бедрам. А Эрик с разомлевшими от жары детьми безучастно стоял в стороне, даже не думая подойти поближе. Негоже, чего ж там...

Я вышла на улицу. В этот момент один из парней, тот, что повыше, обернулся и с восторженным криком бросился ко мне.
— Катя! Катя, ты приехал! Зоя, твоя подруга меня сама узнала, я опоздала. Я так рада, Катя!
Он порывисто обнял меня. Пахнуло машинной смазкой и еще чем-то сладковатым. Приторным. Типа дыни или фиников. Вот ведь игры подсознания. Сафар — таджик — дыни. И услужливый мозг мгновенно выдал из разложенных по полочкам и аккуратно пронумерованных скляночек с запахами, закупоренными, как джинн в сосуде, до лучших времен, тот самый, единственно верный.

— Сафар, не "рада", а "рад". Ты — мужчина. А окончание "а" в русском языке добавляется в женском роде. Я тоже безумно рада тебя видеть. Поехали скорее.
Сказала и ужаснулась сама себе. Катька — педагог. Катька — педант. Ну какое твое собачье дело, как он разговаривает? У человека русский неродной, и рос он уже в то время, когда Советский Союз развалился. Скажи спасибо, что вообще говорит. И что встречать тебя приехал, да еще и не один, с товарищем. Автобус вон где-то раздобыл на всю орду. А ты, вместо того чтобы поблагодарить, начинаешь нотации читать. Мало у нас в семье одного борца за чистоту русского языка. Вот уж воистину «с кем поведешься».

— Спасибо, Катя. Ты поправляй меня обязательно. У меня плохая русский. Я хочу быть хороший русский. Вот у друга моего... Малик, иди сюда!
Второй парнишка, до этого скромно стоявший около машины, не спеша, вразвалочку пошел нам навстречу. Рядом с ним торжественно шествовала Зойка, цокая своими босоножками и периодически отбрасывая волосы назад. Зойке же неважно, кто. Мужик? Мужик! Молодой, конечно, и не так чтоб Ален Делон, но и не Квазимодо. Значит, пора включать режим «обольщение». Пока —на малых оборотах. А там — как пойдет.

— Маликшер, — с достоинством произнес парень, подойдя к нам, и протянул мне руку для приветствия. — Можно просто Малик. Я друг Сафара. Он очень много о вас рассказывал.
Рука была шершавая, вся в цыпках, с короткими, обгрызенными ногтями. Одет он был в темно-синий рабочий комбинезон, подвернутый внизу — видимо, не по росту выдали, и грубые черные ботинки с рифленой подошвой. Наверное, тоже занимается физическим трудом, как Сафар. Но речь правильная, чистенькая.

— Я — Катя! Очень приятно. А это, — я кивнула в сторону упрямого сноба, — мой муж. Он с детьми в тенечке стоит.
Надо ж как-то оправдывать дебильное это поведение, этот снобизм.
Когда-то мой преподаватель в московском университете, старенький диабетик с отекшими ногами и непроизносимым именем Лукерий Порфирьевич, читая курс русской литературы конца XIX века, употребил забавный термин — снобизм босяков. Босяков не по происхождению, а по духу, так он нам объяснил. Чем беднее человек внутри, чем зажатее и закомплексованней, тем больше у него пафоса и снобизма по отношению к тем, кто хоть чем-то от него отличается. Мне тогда страшно понравилось, хотя я толком и не понимала значения.

А теперь, мне кажется, доросла. И ведь не назвать мужа моего Эрика, на первый взгляд, эмоциональным босяком — образованнейший человек, интеллектуал и полиглот, а от правды не скроешься. Я-то возмущалась, что он даже не интересуется моим общением с Сафаром, даже не спросит, что это за посторонний человек пишет письма и звонит его жене. Ни тени ревности... А он, оказывается, не интересуется только по одной причине. Не существует для него этих людей — что Сафара с его письмами, что этого крепыша Маликшера — вообще. Подумаешь, какие-то грязные таджики-эмигранты. На них и внимания-то обращать не стоит, не то что ревновать.

И джаза не существует — музыки без явно выраженной структуры. И минералки без витаминов, если можно купить апельсиновый сок. Чего уж говорить о русской девушке с косами Кате Соловьевой, зачем-то обрезавшей волосы, начавшей курить и наотрез отказывающейся носить сарафаны в пол. Превратилась девочка в канадскую Кейт Лихтман, рядовую армии женщин среднего возраста. А с таким нужно обращаться по законам военного времени. И с парнями этими невнятными, по-русски толком не разговаривающими, тоже.
Прав, прав был Лукерий Порфирьевич. Снобизм босяков как есть...

— А я — Зоя, — красотка в тунике никак не могла оставаться вне всеобщего поля зрения больше двух минут, — мы с вами, молодые люди, уже познакомились, но не грех представиться еще раз. Ну так что, едем?
Она грациозно протянула руку Маликшеру, и тот неожиданно поцеловал холеные Зойкины пальчики. Ничего себе манеры у таджиков...

— Да-да-да, сейчас едем. Сафар, зови гостей, пора. Надо еще проверить, все ли на участке в порядке, все ли в доме хорошо. — Маликшер определенно был старшим в этом тандеме.
— Эрик, вы едете или здесь остаетесь? — При взгляде на супруга, излучавшего демонстративное, кисловатое на вкус равнодушие, все мое благостное настроение мгновенно испарилось. Неужели у человека полностью отсутствует чувство такта? Как так можно? Его встречать приехали, а он...

Эрик вальяжно подошел к нашей группе, держа в каждой руке по ребенку. Зрелище очень комичное, учитывая, что Шанталь — совсем взрослая девочка, с намечающимися женскими формами, тоненькой талией и длинными, изящными ножками. И походка у моей красавицы балетная, выворотность такая, что профессионалы завидуют.

Все-таки бальные танцы — удивительный спорт. Даже восьмилетние девочки чувствуют там себя маленькими женщинами, которых кружит в танце сильный и умелый партнер неполных девяти лет, и ведет по паркету, и следит, и поддерживает. А ты — знай себе, кружись под звуки венского вальса. Юбка пышная, кружевами подбитая, развевается, спинка выгнута, локоны тугие накручены. И глаза, глаза в блестках, и румяна. И тени. Девочки-принцессы... Они такие и в семь, и в восемь, чего уж говорить о моей одиннадцатилетней — двенадцать через месяц! — совсем взрослой дочери!

— Шанталь! — Она протянула Сафару тоненькую ручку и присела в книксене. Очень смешно и трогательно одновременно.
— Я — Сафар! — Он восторженно смотрел на девочку. Но не было в этом взгляде ни похоти, ни плотоядного интереса. Только искреннее восхищение. — Шанталь, ты такой красивый! Я хотела сказать... хотел сказать... ты очень красивый девочка! — Под тяжелым взглядом Эрика бедный таджик окончательно запутался, смутился, румянец неровными морковными пятнами проступил через смуглую кожу.

— Дети, в машину! — Эрик не удосужился даже поздороваться. Сафар повернулся было к нему, но, увидев насупленные брови, только коротко кивнул и заторопился к машине. Суровый кривоногий Маликшер, быстро разобравшись в диспозиции, взял под руку Зойку — крылья туники аквамариновые и бабочки россыпью — и ни слова не говоря направился вслед за другом.

А этот... Во мне снова поднималось раздражение. Где культура у человека? Неприятно ему с работягами безродными общаться? Не те погоны, лампасы недостаточно ярки, и аксельбантов не выдали. Руку пожать никак невозможно. Оно и понятно. Они небось и не знают, кто такой Достоевский и почему у Тургенева все так непросто было с его Полиной. Таджики, что с них взять... С челядью-то кому приятно общаться... Тренируй букву «ч», муж мой Эрик. Больше от тебя все равно никакого толка.

------------------------------------------
Книгу целиком можно купить на "Амазоне" как в бумажном так и в электронном виде